* * * Никто. Никуда. Не делся. Подмостки все те же. Те же. Я всё продолжаю бегство по красному льду манежа. Призывно стучу копытом, глаза раскрываю шире. — Пустите меня на выход. «Пустите меня!» — пустили. Пустили — и воздух мятный, пустили — и ветер свеж... — Возьмите меня — обратно! Верните меня — в манеж! Парфюмер Здесь всё притворяется мнимым, здесь всё притворяется мной. Жизнь пахнет деревней и дымом, жизнь пахнет бульваром и хной. Здесь каждый навеки случаен, здесь каждого бьют напрокат. Жизнь пахнет свечами и чаем. Здесь ждут, и живут, и гостят. Жизнь пахнет... Да чем ни спросили б! У каждого свойский уют. Без запаха только Мессия, которого здесь — продают. * * * И кого мне теперь вспоминать? Не спросили меня, не спасти ли. Не спросили, когда на кровать твои руки другую вносили. Не спросили, когда признавал. Хотя в принципе может быть хуже. Ты не поезд. И я не вокзал, чтобы ждать не_прихода на ужин. Бог устал — и у Бога дела. Ночь светла, как пролитое масло. Ухожу, оставляя слова, заменяя столовое красным. Разговор со смертью Лужи. Ветер. Снова лужи. Никого. У смерти насморк. У нее промокли уши. У нее украли паспорт. Смерть молчит, до слез ревнуя. Прячет мерзлую макушку. — Слушай, смерть, а может ну их... Выпьем с горя. Как там Пушкин? Как там Лермонтов — и Бродский? Что Некрасов? Всё играет? Матч «Есенин-Маяковский» неужели продолжают? ...Смерть задумалась, кокеткой примостилась на груди. И сказала: — Знаешь, детка, доживи до двадцати. * * * Как много лирики! Как странно читать ее, когда простишься. И слушать музыку дивана, скупее, чем церковной мышью съедать остаток сожалений... Как много лирики! Из лени любовь рождается, из скуки. А после надоеда Врубель её рисует в исступленьи. Как много лирики! Я — гений? О нет, тот гений, кто заставит — сквозь слабость «быть» и сладость «править» — звучать бубенчик колокольней. Как много лирики! Как... больно... * * * Я не циник. Я только цинею. Становлюсь равно-, просто- и -душной. Все мои безупречные цели отсырели, как рыба для суши. Все мои прошлогодние губы поумнели и дальше умнеют. Я ползу по поверхности куба. Я цинею! Цинею! Цинею! Поцелуй, если это не мало. За плечами — гора или море. Я не циник. Я просто устала от своих Бесконечных Историй. * * * Моя вечность живет в разговорах, на заборах, исписанных русским, на укусах собак и соседей. Ты не бойся, родная, доедем! Ты не бойся, используя уксус, можно смыть заржавелость с доспехов. Словари двадцать-энного века нам подарят пластмассовый кубок... Моя вечность в потоке маршруток! Моя вечность — под столбиком пыли, в волосах, голосах и простудах... Моя вечность! Тебя не любили. Моя вечность! Тебя не забудут. * * * А рукопись горит. Или — «горят». Не кислород и даже не минуты. Любое слово — пойманный снаряд, отправленный далекому кому-то. А если не горит, то, значит, брак. Восстановить по вольному замесу! Не рукопись — расправленный кулак. Не рукопись — соломенная пьеса, в которую играет уголек. Из олова, из стали — всё солдаты. У истины не измеряют срок. Для истины не выбирают даты. * * * Никто не понял. Некого прощать. Здесь всё чужое: города и пашни. Здесь все чужие. Мелочи пощад бессмысленней раскаяний вчерашних. Никто не понял? — Древняя возня. Как будто хоть когда-то понимали... Всё тот же раз всё ту же не-меня всё с тем же выраженьем выбирают. Никто — не понял. Время — не придет. Рябина — догорит всё тем же красным... Чужим стихам настанет свой черед, ну а мои, как правило, погаснут. | |
Категория: Ни-кому-не-дельность | Добавил: Jen (14.06.2009) | |
Просмотров: 2868 | |