Утро.

Крик.

Кровь.

Это завтра догнало рассветом. Больно — под лопатками и в углу глаза.

Совестливая бессонница. Снов, у которых  нет совести, давно не осталось. Жду. Учусь не дышать. Минута, скользкая, как лезвие. Делаю вдох.

Жизнь и я уходим. В клинч. Вечная ничья. Иду варить кофе.

На улице

Лица. Запах немытого тела и свежего асфальта. Продают картофель и искусственные ногти. Около недельного мусора — растоптанные лепестки.

Мусору грустно. Другой — куда удачливей: ему вчера подарили звездочку.

Он счастливит безморщинный лоб. Ему плевать, что сверху таких несколько тысяч — гораздо крупнее. Некто с непроросшей щетиной цепляет:

— Девушка, вам куда?

— Мимо.

Соображает.

— Так  вас подвести?...

В магазине.

…

— Две  пачки «Мивины».

Смотрят, как на стриженого мамонта. Продавщица. Из-под накрашенной губы — флюс.

— Это  всё?

— Да.

Презрение встало на цыпочки и тянется сквозь прилавок. Не унимается.

— Вам  что-нибудь ещё нужно?

— Да, но вы мне это дать не можете.

Старческим шепотом в спину:

— Вот шлюха…

Я улыбаюсь.

Встретились.

Целую. В лоб. Вишневый отпечаток. Стирает. На платке — женское имя.

Он хочет «остаться другом». Мне. А я… а  я  хочу умереть. Жжет в середине легких. Он берет за руку и нежно врет. Люблю его. Очень. Отвечаю междометиями и чувствую пульс. Почему?  

Подруга.

Красивая. Курим не-сигареты. Спрашивает. Отвечаю нагло и неумно. Она не замечает. Ее хорошее воспитание растягивает разговор. Ее бросили. Это уже было. Скучно и мёрзло. В луже плавает кукольный трупик. Странно, внутри должно быть сердце. Только у куклы — живое. Ухожу.

Одна.

Покупаю гвоздику и розоватый портвейн. Пахнет почему-то свечным воском.

Пью. Горлышко сальное. Дети глядят с восхищением. Чернильный кот греется возле подъезда. Поднимаюсь на крышу. Снимаю обувь: она новая.

Бетон в испарине. Ему тоже страшно. Делаю шаг. Всё.